Я жил не сначала в отрезке времен,
что веком двадцатым назвали.
Но всем его скарбом я обременен,
и выброшу что-то едва ли.
Увидел я свет в присно памятный год,
когда забирали ночами.
Гулял в парусиновых туфлях народ
и маршировал с кумачами.
В Германии чернь убивала своих
достойных героев и умниц.
На Эбро бои, под Мадридом бои...
Гитары исчезли с улиц.
И сквозь полуправды нестойкий туман
то время прекрасно и жутко...
Какой на Европу спустился дурман!
Какие царили ублюдки!
Не помню начала войны - я был мал,
но помню и темень и голод.
До тонких нюансов с тех пор понимал
холодный и вымерший город.
Но выжили дети великой земли.
Не все... и отцов увидали.
В слюде керосинки, что на три семьи,
сверкнув, отразились медали.
И в памати детской с тех пор навсегда
отцы - и хмельны и нестроги.
Отважно чужие прошли города,
в свои возвращались в тревоге.
Закончилось время жестоких людей,
и мир стал наивен и честен...
счастливые годы высоких идей
и чистых решений и песен.
Но вещи в моленьях ночных и дневных,
как старые жадные боги,
возникли и жертвы несущих для них
сводили с заветной дороги.
Ударило лихо в упор и не раз
по бывшей ватаге дворовой,
и ставило опыты время на нас,
но мы оставались здоровы.
И память горчит, как над Родиной дым,
и сердце все ноет и ноет...
с кем это было - с народом моим
или с тобой и со мною?..
Доста вкусившв крови и бед
Земля, как беспечный "Титаник",
плывет в свою новую тысячу лет -
одинокий осмический странник.
А. Дольский
