Когда обозначишь начало,
и станет мученьем игра,
и в поисках слова ночами
наступит открытий пора,
и станет безумство логичным,
вскрывающим истины пласт,
и поиск гармоний привычным,
пока, как раба, не продаст
надменной, пугливой богине,
в тщеславье и темной тоске
писавшей значками па глине,
стилом на вощеной доске
глухие неясные ноты
и строфы без тропов и рифм.
Потом их скопировал кто-то
и все переврал, повторив
одно только слово дотошно,
одну только мысль до конца:
в сравненье с Любовью ничтожны
все блага, и мысль мудреца,
и хитрость жрецов, и походы,
несущие сладких рабынь,
затменья, и сдвиги природы,
и кровь, и вселенская стынь.
И как бы перо ни стремилось
другие слова начертать,
выводит: «Любовь — это милость. . .»
И с этим никак, ни черта. . .
На разных наречиях руки
выводят все это в тоске.
А в мире разлуки, разлуки,
и все на одном языке. . .
1968
А. Дольский