Основоположник российской бардовской песни считает, что в СССР Свердловск был единственным островом культуры .
..В полдень мы сидим с Александром Дольским в маленьком петербургском кафе около его дома на улице Марата. Кумир многих поколений любителей авторской песни выглядит не очень выспавшимся.
«Телевидением руководят глупые люди»
- Лег в восемь утра. Работаю над романом в стихах. В октябре его должны опубликовать в альманахе «Петрополь».
- А с концертами выступаете? В родном Екатеринбурге давно были?
- Давненько. Раньше приглашали филармонии, клубы любителей авторской песни. А сейчас организаторы гастролей почему-то решили, что другие артисты принесут им больше денег.
- Странно. И я, и многие из тех, с кем общаюсь, с удовольствием пришли бы на ваш концерт...
- Да вы посмотрите, какие глупые люди руководят, например, телевидением! Миллионы, полученные за рекламу и построенные на эти деньги дворцы просто затмили им свет. Эти люди разучились творчески мыслить. В литературной и музыкальной критике происходит то же самое.
- Вы читали рецензии на свое творчество, которые вам понравились?
- Да, бывало. Но написаны они не журналистами, а музыкантами и поэтами. Райкин написал очень точную аннотацию к моей пластинке.
- Константин?
- Да нет, конечно! Аркадий. Константин ничего не понимает в этом деле. А старший Райкин разбирался во всем, что касалось искусства. Но лучше всех критиков в моем творчестве разбирается публика - умная и глубокая.
- Но для того, чтобы слушатель оценил ваши песни, ему надо предлагать концерты, выступления...
- У меня и сегодня полные залы без рекламы по телевидению. Так получилось, что в свое время вышло сразу десять моих пластинок-гигантов общим тиражом восемь с половиной миллионов экземпляров. И это дало запас популярности на десятилетия вперед. Я постоянно бываю в Америке, Австралии, Европе, Израиле... Везде, где есть наши люди. Правда, в Германию меня пригласили не русские, а немцы. У них настолько высока музыкальная культура, что иногда я выступал даже без перевода.
«Свердловск - это остров культуры»
- У вас есть огромное преимущество перед другими бардами - отличное исполнительское искусство - и музыкальное, и актерское.
- Корни всего - на Урале.
- Ваши родители работали в свердловском оперном. Это они предложили вам взять в руки гитару?
- Нет, я сделал это вопреки их усилиям. Мама была категорически против. Но, поскольку я не вылезал из театра, то знал наизусть оперные партии, разбирался в достоинствах и недостатках голосов... Меня еще до школы можно было выбирать в худсовет. Отец дружил с Козловским и Лемешевым. Я до сих пор храню их письма отцу. У отца, кстати, не было не только музыкального, но и общего образования - четыре класса церковно-приходской школы. Дальше советская власть не позволила получить образование как сыну попа. А он пел ведущие партии в разных театрах страны. И мне захотелось самому заниматься музыкой.
- Играть или петь?
- Играть. Петь я и не думал. Хотелось исполнять настоящую классическую музыку и джаз. Ноты я к тому времени уже знал - научил музыкальной грамоте хормейстер Рюмин. Он был гениальным человеком. И вообще я вспоминаю Свердловск как удивительный остров культуры - столько здесь жило столько талантливых людей! И на телеэкран попасть талантливому человеку ничего не стоило. Руководили телевидением Геннадий Бокарев, ставший позднее драматургом, и Алла Лапина. Они решили показать полную транскрипцию опер «Пиковая дама» и «Кармен». Обычно при постановке выбрасывали из этих спектаклей сложные места. Одним из них был хор мальчиков. Его решили создать из детей артистов.
Нас собрали, и за две недели Рюмин обучил и нотной грамоте, и пению. Это у него получилось блестяще, поскольку он был еще и педагогом от Бога. А мимансом, хором и нами, мальчишками, руководил Демьяненко - папа будущего «Шурика». Маленький, шустрый, он успевал еще и в парке Маяковского работать массовиком-затейником. Совместными усилиями нас вышколили за три недели. Помню, что я выходил в первом акте «Пиковой дамы» (тут Александр Александрович запел, прихлопывая по столу ладонью - А. Б.): «Отечество спасать нам выпало на долю, мы станем воевать и недругов в неволю без счета забирать. Ура! Ура! Ура! Да здравствует жена, премудрая царица, нам матерь всем она, сестра-императрица, и гордость и краса. Ура! Ура! Ура!» Я был командиром хора и орал: «Молодцы, ребята!» А они: «Рады стараться, ваше высокоблагородие!». В первый раз у меня поджилки дрожали. В «Пиковой даме» мы выходили только в первом акте, а в «Кармен» - еще и в четвертом. Это было уже около двенадцати ночи. Работали мы как настоящие профессионалы. Нам еще и платили. Всем по 15 рублей, а мне (как командиру) - 25. Мама получала 800 рублей в месяц, а я в восемь лет за несколько выходов в месяц - 100-150. Тогда я узнал, что такое успех на сцене. Но это все-таки не главное. Главное - я очень любил музыку, и начал просить маму купить инструмент. Ноона боялась, что музыка помешает учебе.
«Я отдал зеленый камень за общение с богами»
Жил я в нескольких кварталах от театра - на углу Луначарского и Шарташской. Во дворе, конечно, все друг друга знали. В нашей компании были двое братьев, отец которых работал заведующим какой-то базой, где было все - и вещи, и продукты. Помню, как-то зимой я нашел под их окном арбузные корки, собрал и обглодал. Время было голодное: мы даже на помойке еду искали. А у этих братьев было по гитаре, на которых они не умели играть. И я стал уговаривать их поменяться. Сначала предложил самокат, но безуспешно. У меня была большая коллекция камней, которую я собрал на Каменных палатках - малахит, медный колчедан, оникс, рубины... Отец одного из моих приятелей шлифанул все семьдесят камней на заводе, чтобы был виден срез, а я разложил все по коробочкам.
Вот на эту коллекцию я и выменял свою первую гитару. Конечно, потом понял, что, продав камни на барахолке, я мог бы купить несколько инструментов.
Но судьба повернулась так, что камни вернулись через десятилетия. Летом 99-го года я был на гастролях в Екатеринбурге, и исполнил на местном радио песню «Зеленый камень». Там есть строки о первой гитаре: «Я отдал зеленый камень за общение с богами, память сердцем и руками эту музыку хранит...» А через некоторое время мне звонят из Екатеринбурга и говорят, что песня заняла первое место в конкурсе произведений о городе. А призом был огромный змеевик с фигуркой ящерицы из желтого металла с изумрудными глазками. Так что иногда история и такие шутки шутит.
- Кто научил вас играть?
- В соседнем классе учился Герка Елькин, и я напросился к нему в ученики. Жил он на углу Ленина и Мамина-Сибиряка, там сейчас Уральский госуниверситет. Герман показал мне аппликатуру, а поскольку ноты я уже знал, то стал сразу разучивать песни. И вот однажды, примерно через месяц, когда мы с Геркой разучивали вариации русских народных песен, к нему в гости пришли двое парней и начали играть испанские пьесы. Это меня поразило. И за две недели я разучил пьесу высшей сложности. Как я ее играл - другое дело. Но Гера, услышав, как я играю, обалдел и сказал: «Тебя надо показать Володе Савиных». Он и стал моим первым взрослым учителем. Володя работал на заводе фрезеровщиком, а по вечерам играл на гитаре в драмтеатре. Тогда драматические актеры играть не умели.
Они только пели, а за кулисами сидел профессиональный гитарист.
Я приходил к Володе домой, он поил меня чаем, потом я выбирал пьесу, получал ноты и разучивал. Через три года Савиных сказал: «Ты достиг такого уровня, что тебя надо передавать другому учителю». И он познакомил меня со Львом Алексеевичем Воиновым, у которого не было... правой руки. Он поставил на предплечье зажим для медиатора, и так играл. Но главное, чему он научил - это философии музыки и ее истории.
«Враждебность коллег чувствую до сих пор»
- Закончив десятый класс, я решил поступать в консерваторию. А высшее образование по классу гитары можно было получить только в Киеве. В Москве до сих пор относятся к гитаре пренебрежительно. Это глупо, потому что, например, в Испании гитара - инструмент номер один. Полнозвучный инструмент с неповторимым тембром нельзя относить к «низким». Гитара идеально сочетается с человеческим голосом - не громоподобным, а разговорным.
- Может быть, поэтому она так любима бардами?
- Не знаю, я далек от этой компании. Моими учителями были Бетховен, Чайковский, испанские виртуозы-гитаристы, великие поэты. Кстати, я ничему не учился ни у одного советского поэта. И когда я появился в этой среде в 1966 году на московском фестивале самодеятельной песни, то это произвело фурор. Но из-за этого же и произошел конфликт: публика стала требовать у исполнителей профессионализма, а они не могли его предложить. Появилась зависть, отношения с коллегами по цеху разладились. Я почувствовал враждебность, и чувствую ее до сих пор.
- А почему вы все-таки не продолжили музыкальное образование?
- Меня отговорил Воинов. «Сейчас ты занимаешься музыкой в свое удовольствие, - сказал он. - А профессиональная игра - это зависимость. Ты будешь играть то, что тебе не нравится, и можешь возненавидеть гитару». Хотя, как я понял много позже, он хотел сказать другое: «Гитара у нас не является приоритетным инструментом, у нее нет будущего, а все гитаристы рано или поздно спиваются». И действительно, когда я познакомился с профессиональными гитаристами, все они оказались алкоголиками. Все! Причина - невостребованность и творческая неудовлетворенность.
Пять рублей за рок-н-ролл
- И вы выбрали УПИ?
- Когда я поступил в институт, меня там с моей гитарой на руках носили, я давал сольные концерты классической музыки. Некоторые преподаватели мне «пятерки» ставили только за то, что я приходил на экзамен. Правда, учился неплохо, еще и спортом успевал заниматься.
Я уже тогда понимал, что институтские годы - лучшие в жизни. Бывали мрачные моменты - зачетная сессия, а у меня ни хрена не сделано. Вспоминаю, как иду по проспекту Ленина домой, солнце садится, а в голове мысли: «Какой же я неудачник, как все в жизни плохо...» И вдруг на углу Ленина и Восточной меня просит перевести через дорогу слепой. И я его веду под руку через дорогу и соображаю: «Какой же я дурак! Жалуюсь, что все плохо, а сам молод, здоров...» Это случай на всю жизнь излечил от нытья. Учеба была легкой. Не помню, кто был тогда ректором, но наверняка гениальный человек. Он издал приказ, по которому в фойе главного корпуса каждую субботу и воскресенье до одиннадцати вечера устраивались танцы. У нас была рок-группа, и мы получали по пять рублей за каждый вечер. Там я первым стал исполнять американский рок-н-ролл. Это было нечто - такое счастье! Играем-играем, потом - раз! - в буфет. А там из-под прилавка артистам наливали красненького. Маленько долбанул - и пошел дальше играть. А вот в колхоз ни разу не ездил. Я был страшным лентяем. Всегда старался сачкануть. Культбригадкой с концертом по деревням - пожалуйста. Я играл на саксофоне, контрабасе, гитаре, пел песни и еще был конферансье.
«Екатеринбург - это старый Ленинград»
- Переезд из Свердловска в Ленинград сказался на творчестве?
- Да нет, мне внешняя обстановка не мешает и не помогает. Хотя Екатеринбург я очень люблю. По-моему, лучшие люди живут на Урале и в Сибири. Этим Екатеринбург похож на старый Ленинград. А Москва? Там тоже есть хорошие люди...
- Смогли бы вы, уехав, например, в Австралию, писать так же хорошо, как и здесь? Нужна ли художнику постоянная «подпитка» от своей земли?
- Очень трудный вопрос. Тот, кто ответит на него, скорее всего, соврет. Я не знаю ответа. Вот сейчас живу в Питере. Но очень редко хожу в театры и в Эрмитаж - раз в два-три года. И это - не от нехватки времени, а от осознания того, что могу сделать это в любой момент. Но «подпитывает» меня то, что все предки по материнской линии жили здесь с момента основания города. У Жени Клячкина был друг - Володя Молот. Мы однажды сидели втроем, разговаривали, и вдруг Володя, глядя на меня, говорит: «Впервые вижу человека, которому ничего не нужно. У него все есть внутри».
«Эллинизм» - друг художника
- А когда вы впервые попытались войти в сообщество бардов?
- Я их увидел в большом количестве в 1968-м году в Новосибирске, на первом фестивале авторской песни. Там познакомился с Александром Галичем, Юрием Кукиным... Атмосфера мне очень понравилась, но плохо на меня повлияла. Приехав домой, я перестал играть на гитаре, а начал делать, как они - «дзынь-дзынь». Потом я, правда, вернулся к своей манере. Знакомство с Галичем на меня сильно повлияло: я иначе взглянул на социальную сторону жизни. Александр - мудрый человек, я бы назвал его человеком Ренессанса.
- Можно ли отнести к этой категории Окуджаву?
- Нет. Он монохромен. Кто-то из поэтов разделил всех художников на две категории - «эллины» и «догматики». Я отношу себя к эллинам: все впитываю, все внутри себя перемешиваю, и возникает мой стиль.
Две «пятерки» за проститутскую поэму
- А на каком этапе вашей жизни появилась поэзия? И когда она «сошлась» с музыкой?
- Когда я заканчивал девятый класс, проводился очередной образовательный эксперимент. Нам надо было сдавать одиннадцать экзаменов. Я решил избавиться от русского языка и литературы, написав поэму на смерть Сталина, хотя к тому времени родители мне уже объяснили, кем на самом деле был вождь народов, и я его глубоко презирал. «Родина горем горит, родина что-то там скорбит, умер ее отец, умер вождь дорогой, умер счастья творец, умер Сталин родной... Куда ни пойдет и ни взглянет народ - на Волгу иль в ширь казахстанских степей, везде он увидит, везде он найдет след сталинских мудрых забот». Это была длинная проститутская поэма. Я знал, что ее опубликуют в стенгазете, а меня избавят от двух экзаменов. Так оно и вышло. Я получил две «пятерки» автоматом. Но это был первый и последний шаг в лирико-эпической поэзии.
- Две «пятерки» - хороший гонорар.
- Но не первый. Я в детском саду рисовал воздушные бои и выменивал картинки на хлеб с маслом, который приносили родители другим детям.
Поющим поэтам приказали помалкивать
А уже в институте я взялся за творчество всерьез. Публиковался в многотиражке «За индустриальные кадры», которой руководил Герман Дробиз - редчайший по уму и характеру человек. Именно от него я впервые услышал имя Окуджавы. Однажды Герман пришел ко мне домой, слушал мои песни, балдел, а потом говорит: «Знаешь, Саша, в Москве появился парень, который тоже свои стихи исполняет под гитару. Зовут его Булат Окуджава». Когда я в первый раз услышал эти песни, они, надо сказать, не произвели на меня никакого впечатления - убогое владение гитарой, плохие стихи про Ваньку Морозова и так далее. А вот позже он стал писать настоящие песни - «Молитва Франсуа Вийона» и другие философские вещи.
В 1977 году он меня пригласил к себе домой. В то время его крепко клевали завистники из Союза писателей: «гитарист, гитарист...» И Булат решил: чтобы и себя обезопасить, и бардам помочь, надо организовать при Союзе писателей секцию поющих поэтов. И он позвал меня, чтобы я выступил в качестве примера такого автора. Высоцкого он пригласить не мог - тот был слишком будоражащим поэтом. А я в поэзии шел от классики, не использовал грубых слов... Я три часа читал Окуджаве свои стихи, а когда прочитал венок сонетов, он вскочил, схватился за «Приму», сказал: «Это настоящая русская поэзия». Представляете, как это было важно для меня? В конце концов, Булату не позволили создать секцию, и на этом дело кончилось.
Мы потом с ним часто встречались. Но все-таки он немного ревновал меня к зрителю. Помню, готовились к концерту, я пел Окуджаве свои песни. А в «Старинных часах» есть длинный красивый гитарный проигрыш. Булат Шалвович говорит: «Давайте, Саша, песню в программе оставим, но проигрыш все-таки уберите». А еще его раздражали мои джазовые вещи. Он считал, что я нарушаю законы жанра.
А вот Высоцкий мне сразу понравился: у него сразу был крепко сбит стиль, характер. Я к нему подошел в 1967 году после спектакля, поговорил. Он сказал, что моих песен не знает. А позже мы встречались, выступая в одних залах на концертах.
«Визбор частенько подворовывал»
- Кажется, у вас нет друзей среди коллег?
- Нет, с Галичем мы были очень дружны. Мне очень нравятся его стихи, а он любил и мои стихи, и гитару. Про нее он говорил: «Это божественно. Саша, под вашим влиянием я напишу цикл песен о любви». Не успел. С Визбором мы были хорошо знакомы. Он, правда, подворовывал. Я однажды пришел на его концерт. Он начал петь - чувствую, что песня не в его стиле. Осознаю - в моем. И вдруг - строчка: «Из дальнего окна доносится рояль». Моя! Но я на него не обиделся - просто у него такой легкий подход ко всему. Я к нему захаживал в гости и пел при включенном магнитофоне. А он потом этим напитывался и писал. То же самое было и с Розенбаумом.
- Кстати, Розенбаум - ваш сосед? Он ведь живет где-то рядом.
- Не знаю, где он живет. Розенбаум давно выбыл из наших рядов. К сожалению. В какой-то момент барды начали его публично травить, ругать - в общем, устроили полное свинство. Он, конечно, обиделся.
- Недавно на Урале проходил традиционный фестиваль песни «Знаменка». Авторской песней назвали вообще все, что написано непрофессионалами. Грустно на все это смотреть. - Не хочется снова начинать дискуссию о том, что есть авторская песня, что не есть... Тем более, у меня с самого начала подход был таким: взял в руки гитару - играй профессионально, пишешь стихи - будь настоящим поэтом, а не рифмоплетом. Иначе все твое творчество ничего не стоит.
- Вас не приглашали в проект «Песни нашего века»?
- Да вы что! Эта московская компания меня терпеть не может, да и я их тоже. Еще в семидесятые годы многие из этих исполнителей посвящали половину своего концертного времени лекциям о вреде творчества Дольского. Некоторые потом, правда, извинились, но чувства ко мне остались прежними.
- Среди ваших песен есть такие, которые исполняются как народные...
- Одна из них - «Плакала девчонка, слезы не унять, очень трудно горе девичье понять». Ее как-то исполнял по телевидению Маркин и выяснял у зрителей: «Чья это песня?» Так и не выяснил. Есть и еще две - три песни со схожей судьбой. Например, «Мне звезда упала на ладошку».
Пираты могут спать спокойно
- У вас три сына. Кто-нибудь из них продолжает ваше дело?
- Они - талантливые ребята. Старший, Александр, и средний, Павел, пишут хорошие стихи. Особенно Павел. Он художник. А младший, Петр, играл на фортепиано, даже стал в одиннадцать лет лауреатом конкурса. Потом бросил.
- Вы писали и прозу?
- Да, десять лет назад вышла книга «Я пришел дать вам выпить». Но сейчас я занят тем, что пишу роман в стихах «Анна и Андрей». Тема та же, что в «Евгении Онегине» - любовь и общество. Пишу легким стихом. Посложнее, чем у Пушкина, но довольно легким. Уже дотесал девятую главу, а всего их будет, наверное, пятнадцать. Пишется фантастически быстро, никогда такого не было. Я даже на улицу не выхожу. Только вот ради интервью для земляков вышел.
- Вы заключили договор с издательством?
- Да вы что! Сейчас ни в журналы, ни в издательства не пробиться, как и при социализме. Там бродят какие-то несчастные убогие поэты, которых публикуют по блату.
- Александр Александрович, подпишите, пожалуйста, диск для читателей «КП».
- С удовольствием. Я такого диска и не видел. А что на нем? Ну что ж, неплохой выбор. Я к пиратам отношусь спокойно. Жена, правда, из-за них переживает, но я ей не скажу, что сегодня видел новый пиратский диск.
У меня с получением гонораров есть большой печальный опыт. В советское время мои десять пластинок были изданы тиражом восемь с половиной миллионов экземпляров. За каждую я получил 325 рублей плюс какие-то «потиражные». Потом посчитал: если бы заплатили по минимальным американским меркам, сумма составила бы двадцать пять миллионов долларов. Поэтому я судьбой тренирован, и к пиратам отношусь спокойно.
Подписывая альбом, Александр Александрович поинтересовался:
- А кто сейчас ректор УПИ?
- Набойченко. Вы знакомы?
- Да, он как-то предлагал мои стихи издать, да забыл, наверное...
- Может быть, напомнить ему?
- Да ладно...
Фото Лидии Макаровой.
bell@kpural.ru
Комсомольская правда-Урал. 22 сентября 2005
