1
Почему недуг великий — пьянство
косит самых сильных и больших?
Может, потому, что это странствие,
странствие великое Души?
И когда художник жизнью взрослой
сердце своё детское пугает,
вводит в мир людей жестоких, косных,
по его Души понятьям — сумасшедших,
занятых предательством, деньгами,
полузрячих, диких и опасных,
видит, что попал сюда напрасно,
и жалеет о часах бессмысленно прошедших.
Бьётся мысль в работе и отваге.
И Душа невинная светла, резва.
Но тюрьма кругом, пока Она трезва.
Лишь прильнёт к бокалу пьяной влаги —
комната становится Вселенной,
нота, рифма, штрих — уже нетленны.
2
Читатель дорогой, по опыту могу признаться,
поскольку изучил предмет, пожалуй, досконально —
у пьяного творца всё получается банально,
хотя ему шедевром может показаться.
Часть мозга, где хранится мастерство,
взрывается от действия спиртного
и в основном, придерживаясь принципа смурного,
с законами Гармонии вступает в баловство.
И механизм соотношений перекошен моментально.
И пьяный взгляд преувеличивает достиженья,
и мысль вступает в бурное броженье,
фальшивит и теряет смысл монументально.
Слова не сочетаются друг с другом,
метафора и рифма вышли погулять.
Попробуй, протрезвев, всё это прочитать —
охватит дрожь и оторопь с испугом.
Стих, сонатина, песня и картина —
всё пишется по методу — хвостом скотина.
3
Интеллигентность церемонии запоя
располагается по следующим чинам.
Сначала на работе холодно и беспокойно нам,
но голод следует копить и настроенье злое.
Затем, спеша домой, портвейна три флакона
или на выбор — водки две и пива три
купить и чувствовать весёлость нервную внутри.
Полхлеба, плавленый сырок, скорее в качестве иконы,
на закусь приобресть. Войдя в квартиру,
расстёгивая старое пальтишко,
налить в стакан — немало и нелишку —
треть пинты — так приятно называться киру,
по-нашему сто шестьдесят плюс девять грамм.
И выпить после снятия пальто и шапки.
Пустой желудок — чувственный и шаткий —
от наслажденья замурлычет сам.
Но это водка. А портвейн — другой разряд.
Здесь нужно дёрнуть сразу двести шестьдесят.
4
И дальше, раздеваясь между делом,
следить за тем, как трогает все вены,
сначала по артериям пройдясь,
продукт земли, соединяясь с телом,
как в голове легко и необыкновенно
вдруг возникает изощрённых мыслей вязь.
Как все проблемы НАТО, ВТО, ООН
надуманными кажутся, мельчают,
ни на один вопрос не отвечают.
Как подл монетизации закон!..
Затем сказать — «Ау! а кто есть дома?» —
и тут уж риску опустить пониже,
снять с полки Даля три-четыре тома
и текст пытаться разглядеть поближе.
Одновременно, незаметно для себя,
и третью выпить, чтоб не рюхнулась семья.
И только тут отковырнуть кусок чернухи
и основательно, не торопясь, занюхать.
5
Затем заметить сына или дочь,
что смотрят исподлобья с укоризной.
Увы, но на просторах дорогой отчизны
для них законов нет, чтобы тебе помочь.
Идёт жена. Вот наступление Гудериана,
истошный крик, в руках валериана.
Хватай остатки и — на кухню, в уголок.
В глаза ей не смотри. Лишь в пол и в потолок.
Ну, в крайнем случае — скажи ей о начальстве,
о том, что Колька с Машкой развелись.
Быть может, это отвлечёт. Ты с ней разговорись.
Но ты не можешь. Пьёшь. И о твоём нахальстве
жена закатит снова основательную речь.
И сын подросший выхватит полбанки.
Тебя разденут и заставят лечь.
Но ты же знаешь, это лишь начало пьянки.
Когда улягутся все, ты рванёшь к заначке,
и выпив всё, ты встанешь на карачки.
6
А в середине ночи или ближе к утру
тебя отпустит мёртвый пьяный сон.
И змеи в голове, и сердце бьёт полундру,
и сумерки души мигают в унисон.
И ты обшаришь все возможные углы,
где могут прятаться давнишние заначки.
Квартиры наши для таких программ малы.
И ты сдаёшься, в краске и муке запачкан,
но в потайных карманчиках и сумочках рубли
лежат, спрессованные в запахе табачном.
Скорей на улицу и в магазин! Вели,
чтоб продавец был аккуратен в сдаче.
И сразу деньги все не трать, понеже
их спрятать легче, чем бутылку от бомжей.
Ведь ты на улице, ты не один уже.
Ты делишься своим. И разливаешь реже.
А иногда встаёшь отлить. Глядишь из-за угла
и быстро остальное выпиваешь из горла.
7
Когда пропьёшь последние бумажки,
быть может, повезёт — и в гости попадёшь.
Там в вену ханку тебе вколет молодёжь
и самогоном лакирнёт травозатяжки.
Но разобьют тебе и фары и рули,
и будут весь сезон зудеть твои коросты,
но должен ты терпеть, покуда на мели.
Тебя научат побираться. Это просто.
И вот однажды, шарясь на помойке,
услышишь голос, как любовь, забытый
«Вот где ты, сволочь, шибздик неумытый.
Иди домой, кончай свои попойки!»
И пожалеет, пустит, отогреет,
отмоет и накормит пшённой кашей.
Уложит спать у самой батареи.
И всё простит. Такие жёны наши.
Чем никудышнее и голотяпистей мужик,
тем сердце женское к нему нежней лежит.
8
Но если денег много — случай осложнённый.
Он пьёт один, закрывшись втихаря.
К нему идти, звонить, стучаться — зря.
Живёт как князь он в цитадели осаждённой.
Десятками бутылок водки, коньяка
он запасается, чтоб спрятаться от мира.
Там не звучит ни арфа и ни лира,
ни кисть и ни стило не трогает рука.
Дни и недели напролёт однообразен
весь ритуал его — налил, глотнул, уснул,
встал, помочился, опрокинул стул,
налил, глотнул, шагнул и грохнул вазу.
Который час, где ночь, где день, где вечер —
он потерял, забыл, не хочет помнить,
но цикл теряет ритм. Понятно, он не вечен.
Приходит боль. Он бродит среди комнат
и в зеркалах туманных видит лица,
не в силах выйти и купить опохмелиться.
9
Какими муками пропитаны все клетки,
где протоплазма вся из алкоголя.
Метаболизм наподобье чёрной метки
начало смерти помечает болью.
Кир израсходован — полсуток, сутки, двое.
И тут приходит белая горячка, голоса...
«Ты видишь, чёрная явилась полоса?
Взрежь вены, удавись. Закончилось спиртное!»
«Не делай этого. Ты не один.
Тебя жена ждёт, дочь и сын».
«Никто тебя не ждёт. Ты никому не нужен.
На свете нету человека хуже».
И эти голоса звучат в его мозгу.
«Шагни в окно. Ты всеми ненавидим».
«Не торопись». — «Я больше не могу!»
И он бросается в проём. И вот мы видим,
как по законам гравитации в нестиранном белье
летит по воздуху и затихает на земле
твой бывший товарищ.
10
Бессчётны варианты пьяной дури.
Десятилетия иные тихо пьют,
не разрушая в принципе семью, уют,
не доводя противоречия до бури.
Есть деловые бодрячки, мажорный шиз,
готовые в любой компании напиться.
Они не станут торопить и торопиться,
но всё равно дойдут до положенья риз.
Есть Дон-Жуаны, расслабляющие дам
спиртным для облегчения добычи.
Но дамы сами поддаются Вам —
бокал перед любовью так привычен.
Но это дилетанты. А Матрос Вселенной
шагает по Земле, как часть Природы,
трагедией своей смущая все народы
в космической тоске и в горечи нетленной.
Над Землёю женский плач, горестный набат.
По Земле идёт палач — муж, сын, брат.
11
Неверно пьянство русских рихтовать клеймом.
Пьют и в Италии, и в Греции, и в Амстердаме,
вино весьма созвучно и французской даме,
и англичанину с пробором и с умом.
У древних римлян не было заботы
важнее, чем с продажною искусною гетерой
вином разбавленным напиться до кровавой рвоты,
вступить с ней в связь и дальше той же мерой
отсчитывать забавы крови голубой —
меняться дамами с соседом,
и юношей делить между собой,
и снова заблевать все яства за обедом.
И рыцари, что шли к Господню Гробу,
так иногда перед турниром напивались,
что, падая с кобыл, до вечера валялись,
пока им слуги не вольют вина в утробу.
Да и водители, что насосались пива,
ведут себя в Европе некрасиво.
12
И потому, читатель осторожный —
ирландец, немец, серб или француз,
взгляни на свой живот, на свой почтенный груз,
подумай, чем его заполнить можно.
Ответственный вопрос, твоя прерогатива.
Или ты пиво будешь дуть ретиво,
или посасывать сомнительную смесь —
коктейль. Всегда неясно, что там есть.
Или напьёшься виски до упора,
или шампанского с утра во льду.
Я презираю эту ерунду.
А виски самогоном прёт всегда — умора...
Матрос Вселенной Вам даёт совет,
даёт бесплатную блистательную фору —
чтоб недоступным стать болезням и позору,
бросайте пить, о господа, на тридцать лет,
потом ещё на семь или на восемь.
Убавится проблем, бесчестья и вопросов.
13
В России в собутыльничестве есть резон лекарства.
Причина пьянства — общество больное,
неправый суд, правление дурное,
чиновничье предательство, казённое коварство.
Когда невинных отправляют в каземат,
убийце назначают год условно,
когда в Кремле, в Сенате мыслят уголовно,
бюджеты многих лет воруют все подряд,
когда всеодуряющей экранной ложью
забиты юные и старые мозги,
когда крутые все из комсомольской мелюзги,
весь мир в восторге призывает нас к безбожью...
А ты ослеп, унижен, уничтожен.
Вокруг богатства, что украли у тебя,
и дразнит Сатана, твой мозг долбя,
«Прекрасна жизнь!» Но не твоя. Ты подытожен.
Свободу дай Душе. Она вино и собутыльников найдёт
и, облегчённая, отправится в полёт.
14
О Боже, замкнутый, порочный контур
проходит каждый русский гражданин,
сначала, напиваясь, воспаряет до вершин,
немного попарит и падает по фронту.
Уйти, упрятаться, залезть в свою нору —
вот способ, чтоб продлить свои полёты,
опасные при этом совершая повороты
и не влипая с властью в грязную игру.
Но многочисленные муки и болезни,
которые приносит алкоголь, —
инсульты, аритмии, белые горячки, просто боль,
инфаркты, сумасшествия, желудочные рези,
опасность потерять своё жильё,
стать синяком подъездов, подворотен.
А если ты не стар, здоров и в меру плотен,
найти заразную гумозницу и с ней делить житьё.
И всё кончается однажды на заре
захороненьем на безвестном пустыре.
15
Андрей не раз прошёл все эти развлеченья.
И в поножовщинах был резан безоружный,
и заходил в притоны ради дружбы,
и обнимал цариц квартального значенья.
Но в этот раз пройдя магический свой круг,
вернулся к ясности и цельности мышленья
и принял чёткое и твёрдое решенье —
остановить теченье общих мук.
Его опять в больничке прокачали дочиста.
О, Рукотворный Спас — больничная постель!
И под лопатку через шприц ему всадили гель
от фирмы «Эспераль» для абстинентного поста.
Элеонора Штамм пыталась подкатиться
и подставляла и моделей и красоток из попсы.
Но он вернулся в плен Анютиной красы,
хотя она должна была ещё не скоро возвратиться.
Элеонора поняла, что исцелённый от Мефисто
неискушаем, ибо твёрд, покоен, чист он.
16
«Прости, Андрей!» — «Что хочется сказать Элеоноре?
Что ты раскаиваешься и предаёшь свой Ад?»
«Ты, милый, обольщаться слишком рад.
Хочу сказать — ты днями покажись в моей конторе».
«Что там?» — «А там твои полотна,
что ты в великом вдохновеньи написал.
Уставлен ими весь огромный зал,
и публика, как сельдь, там ходит плотно,
и каждый божий день идёт аукцион».
«Ты продаёшь мои работы? Ты воровка!»
«Как мог подумать ты... Ну, право, мне неловко.
Ты подписал со мною договор». — «Где он?»
«Пожалуйста. Вот копия». — «Но не моя здесь сигнатура».
«Ты был другой. Расписывался по-иному, просто диво!
Нотариус заверил. Я была бы дура,
когда бы не учла такую перспективу».
17
В старинном здании, что выстояло под бомбёжкой,
всё вырвано внутри, все коммуналки.
Стекло, металл, бегущие наверх и вниз дорожки,
бриллианты, магазины, шарики и палки.
Не всех конструкций внятен чин предназначенья.
Но зал огромный с потолком в стеклянной кровле
был предопределён коллекционеров ловле.
И вдруг Андрей увидел, как из снов, виденья.
Так странно узнаваемые кроны и фигуры
и смутно близкие уродливые женские тела,
предельно искажённые пропорции, фальшивые фактуры.
Любая композиция как в зеркале плыла
кривом. На лицах тряпки кожи рваной
зелёной, бурой, шеи, как у змей.
Андрей вдруг задохнулся. Оказался на диване.
Подумал — «Что за мразь? Попробуй так ещё сумей!»
И вдруг услышал голос Чёрной Леди рвотный
«Великий Мастер, узнаёшь свои полотна?»
18. Отречение Андрея
«О, Леонардо, мой меч принеси.
Ты, Микеланджело, — тяжкие латы.
О, Рафаэль, — пред тобой виноват я.
О, Фальконé, — не ваяй для Руси.
Ты ли, Дали, обманул Сатану,
или Магритт тебя кинул игриво?
Вот и Ван Гог молодой и стыдливый.
Здравствуй, мой рыжий, ты видишь — тону!
Тонкий, расчётливый, жёсткий Вермеер,
маленький, нежный, жестокий Дега,
здесь не мой лес, не мои берега,
пальмы больной догорающий веер
тоже не мой. Эти красные речки,
это животное с глазом орла,
это не кровь, Ренуар, а смола,
не скорпионы, Мане, человечки.
Я проклинаю весь этот компот
ради меж нами уловленных нот».
19
«Мне непонятно, что бормочешь ты, Андрей.
Зачем отказываться от своих шедевров?
На них истрачено изрядно вдохновенья и нервов.
Теперь ты помоги мне их продать скорей».
«Я отзываю свою подпись с договора!»
«Ох, не смеши, ведь это же не пакт.
К тому же, что писал ты — этот факт
у многих в памяти. Кончаем разговоры.
Немало выставок прошли твои обычные работы.
Купили только две. Ах, три — прости!
А тут успех большой. Смотри не упусти.
Ты скоро будешь жить богато, без заботы».
«Да, деньги мне нужны, но не такой же лажей.
Я опозорюсь навсегда». «Ты гордость всей Страны.
Американцы, немцы — все покорены.
Вчера японец ню увёз с десятком стражи.
Войди и поклонись. Сегодня тьма агентов».
И он вошёл под гром аплодисментов.
20
В душе Андрея и смятение и мрак.
Но он попал в капкан. Он помнил тот бокал.
Тот самый первый. Он его алкал.
Хотел сойти с ума. Сошёл, дурак.
Но подозренье тайное возникло в нём.
Такую фанаберию, и спекуляцию, и ложь
сегодня пишут и старьё и молодёжь
по пьянке по ночам или всухую днём.
Тупик таланта или бездари обман,
расчёт на лоб пустой, имеющий карман,
или наивное тщеславное упрямство
и дилетантское тупое постоянство?
Нет, всё не то. Здесь главное — толпа.
Сам Пикассо признался нам перед уходом,
что эпатировал нуворишей, смеялся над народом
и примерял буржуям шутовской колпак.
Теперь и сам Андрей исполнил этот трюк.
И выгодно сошёл ему он с рук.
21
Продался Дьяволу... Какое заявленье!
Намазал в пьяном виде, показал талант,
сыграл на танцах для толпы великий музыкант.
И это превратилось в откровенье.
В газетах и журналах репродукции, статьи,
комплиментарные и ядовитые одновременно,
проплаченные щедро откровенно,
читал он отчуждённо, в забытьи.
Не о себе читал, а о своей болезни.
Не эпикриз, не эпитафию, а анекдот.
Он разыграл их, притворился. Он живёт!
Не утонул в попсовой буржуазной бездне,
восстал из Мёртвой и Живой воды,
ещё богаче чувства, глаз острее,
и ждут его великие труды.
К мольберту, к краскам и кистям — скорее!
Потеря личности, метаморфоза, грех?
Но право на ошибку есть у всех.
22
Подписывал свои буклеты скромно, не бузил.
Но вдруг почуял, словно с айсбергом сближенье.
Безмолвный господин без жестов, без движенья
«Я из Гренады, дон Алонсо Альгвазил.
Я и моя супруга — донна Эни будем рады
две-три работы Ваши приобресть.
Уполномочен я мадридским Прадо,
весьма наслышан и почту за честь».
Андрей весь вспыхнул. «Подождите, дон Алонсо.
О, донна Эни, предложить я Вам решусь
работы, где высокий, тонкий вкус.
Для Прадо это будет лакрима и консо.
Вот фотографии. Вы можете взглянуть.
Но подлинники убедительней втройне.
До мастерской моей не дальний путь».
«Я не смогу, Андрей, не по моей вине.
Я по емэйлу всё вчера отправил в Прадо.
Там выбрали. Я знаю, что мне надо».
23
«Ну что ж, судьба. Агент мой донна Штамм
оформит нынешние вкусы величайшего музея».
«Простите нас, Андрей, что покупают и на что глазеют
мы знаем досконально и желаем Вам
успехов в Ваших опытах прекрасных.
Пишите для души свои великие картины.
Но деньги нынче делает новейшая рутина,
невнятность образов, порою безобразных.
Настанет срок, пройдёт искусство дебри
и новый Ренессанс предстанет Миру,
и мастера, как Вы, а не дешёвые кумиры
представят нам бесспорные шедевры.
У Вас они уже написаны, Северин.
Бросайте кость толпе, пишите эпатажно.
Всё станет гениальным и не важно,
в каких богов раскрученный художник верил».
Гигант российского истеблишмента и халтуры
со вздохом согласился с новым веяньем культуры.
24
Явился март. И солнце по утрам
в колодцах питерских кварталов заблистало.
Тепла по европейским меркам было мало,
но дым над городом пространство уступал ветрам.
Все кашляли, чихали. Кое-кто в постели.
И втёрся к нам какой-то новый грипп.
Кто потреблял чеснок, лимон — он от того отлип.
Все остальные с красными носами зябли и потели.
Но всё крутилось. Новая весна
несла героям нашим новые надежды.
Всё устоялось. Жизнь текла, как прежде.
Лишь Анна без семьи соскучилась одна.
А у Андрея приступы жестокой скуки
случались в Петербурге иногда.
От шока отойдя, не брал кистей он в руки.
В Париж, в Париж, в Париж влекла его звезда.
Он приезжал надолго. Вёл её дела.
И у неё беременность при нём легко текла.
25
На диком опыте Элеоноры Чёрной Леди
он заработал некое количество бумажек,
что с Анной им давало несколько поблажек.
Ну, в частности, не экономить меди
и йогурты и фрукты покупать,
и что-то из одежды мягонькой под ветер.
Хотя во Франции погоды образ светел,
не холоден и дождь не гонит спать.
Он был кухаркой, магазинщиком, сиделкой,
смирил он в сердце мощный темперамент.
Стал прочен и надёжен, как фундамент,
и по ночам был ей отменной грелкой.
А вечерами он смотрел в окно на фонарей огни,
не мог уснуть, любуясь благородным ликом,
мечтал о будущем и скромном и великом.
Она запомнит навсегда те сказочные дни.
Казалось Ане иногда, что в ней ведутся войны.
Естественно. Она уж знала — будет двойня.
26
В Сорбонне сделался он очень узнаваем,
когда по всем каналам и эфирам
его и русским чудом и кумиром
превознесли. Его картины по трамваям
и по автобусам, наклеены, катались.
Но многие французы лишь смеялись
его уродливым пейзажам и фигурам.
Не вся Европа эпатажу верит сдуру.
Но кое-кто из полуколлекционеров
пытался заказать ему пейзаж или портрет.
Ну маленький. Он отвечал — «Попозже. Нынче — нет.
Сейчас пишу вождей функционеров.
Есть Сталин, сверстанный из формулы Ферми,
и Гитлер на слоне в лесах Гвианы,
Ллойд Джордж в объятьях обезьяны
и Ленин в туалете фабрики в Перми».
Всё это раскупили влёт и вмиг,
и новый образ Гения возник —
загадочный и инфернальный лик.
27, 28, 29, 30, 31
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
32
Апрель нетрезвою походкой вошёл на питерский гранит.
А город с холодом в суставах своё достоинство хранит.
Красавиц юных одеянья легчают. Оголён живот.
Так сексуальное созданье в привычном холоде живёт.
Когда глаза мужчин степенных скользят по голому пупку,
девчонки оголяют вены, живот и складки на боку.
Апрель меняет отношенья полов, чиновников, жулья.
И на дорогах чаще тренья, тесней судильная скамья.
Начальство, предвкушая отпуск, берёт опасней и крупней,
культура на ночные клубы наваливается тесней,
любовники, встречаясь чаще, не мёрзнут в тесноте машин,
как Муромец, дерётся в чаще с бритоголовыми раввин.
Москвы попсовые театры — один билет — на месяц пищи —
не в Ионеске и не в Сартре. С их пошлости не много взыщешь.
Эфир мажорными словами скрывает варварство и ложь.
Весь Мир с Природой и делами на сумасшедший дом похож.
Стареющие кочегары, собрав с народа миллион,
под рокнрольные гитары поют, как сводный хор ворон.
